«Записки электрического автора»
Неприличные пословицы и поговорки
|
|
|
|
|
|
Александр Ермак
Чагудай
(повесть и рассказы)
|
|
|
|
|
Александр ЕрмакЧагудай
■ Купить
Аннотация
Книга состоит из повести «Чагудай» и двух циклов рассказов: «А у нас во дворе» и «Побасенки о боге и черте». Чагудай – это поселок, в котором родился главный герой одноименной повести, и это место, куда ему не хочется возвращаться. По серьезным причинам… «А у нас во дворе» – цикл миниатюр-рассказов мужиков, собирающихся после работы возле дома «забить козла» в домино и заодно поговорить «за жизнь»: о женах, о тещах, о любовницах… «Побасенки о боге и черте» – это 52 мини-истории о почти мирном сосуществовании бога, черта, и, конечно, людей.
|
|
||
|
||||
|
Отрывки из книги
Отрывок из повести «Чагудай»
Я не хотел туда ехать. Не хотел возвращаться. Хотя бы еще несколько лет. Но официальное письмо «...прибыть для окончательного решения...» не предусматривало отсрочки. Чагудай ждал меня. – Надо ехать. Жена вздохнула. Я повторил: – Надо ехать... – Что ж.., – кивнула, – раз надо... И отвернулась. Потащила из кармана халата платочек. Старший глянул вопросительно: «Не возьмешь с собой?» «Не возьму». В ногу вцепилась младшая, затараторила: – Папка, папка, не уезжай... Папка, папка, возьми с собой... Папка, а что ты мне привезешь?.. Я поднял дочку на руки: – Привезу, привезу... – А что, что привезешь? Жена, промокнув платочком глаза, грустно улыбнулась: – Привези ей брусники. В Чагудае она такая большая и вкусная... – А тебе? Она не ответила. Она не хотела меня отпускать. В Чагудай. Старший ушел в свою комнату. Младшая спрыгнула на пол, вьется вокруг: – Папка, привези брусники... Папка, привези брусники... – Привезу... Привезу... Привезу... Это стучат колеса. Поезд дальнего следования. Мимо купе прошел пожилой проводник. За ним идет второй, молоденький, просматривает билеты: – Вам, значит, до Кольцовки? – Почти... – Это как? – В Чагудай. Молоденький наморщил лоб: – Такой станции нет. – Я знаю. – И у вас в билете написано «Кольцовка». – Я знаю. Молоденький ладонью, как утюгом, разгладил морщины: – А... вам, верно, еще потом от Кольцовки добираться? – Так и есть. Теперь уже наморщил нос: – В такую даль ехать и потом еще с пересадками – муторно это... – Да уж... – Счастливого пути. – Спасибо. Молоденький проводник перешел в другое купе. Однако через минуту заглянул снова: – Как вы сказали называется этот ваш Чаг... Чуг... – Чагудай. – Забавное слово. – Кому как... – Счастливого пути. – Спасибо. Чагудай... Чагудай... Чагудай... Наверное, когда слышишь впервые, это слово действительно звучит забавно, странно. Но для меня оно совсем обыденное, такое же простое, как «мама», «хлеб», «соль». «Чагудай» – это все, что в детстве находилось рядом со мной, вокруг меня. Мой дом – серая пятиэтажка. Между ней и соседними – мой двор. И моя улица «Державная». И еще близкие – «Болотная», «Марьин тупик», «Раздольная». И дальние улицы – «Первая заводская», «Вторая»... С левой руки – болото в кочках и камышах, немного чистой воды. С правой – завод в черно-рыжем облаке дыма. В болото упирается «Болотная», в завод – «Первая заводская». А еще есть «Круговая». Она огибает завод и выходит на дорогу к железнодорожной станции «Кольцовка». Туда ходит автобус. Прямо от проходной завода и до перрона. По виляющей между холмами дороге. Два часа. Однажды, когда мать перечитывала возле меня, маленького, вслух старые письма, я понял, что Чагудай – это название моего поселка. И что кроме него, есть еще на земле много и других поселков, деревень, станций, городов. И у всех у них свои названия: Кольцовка, Синяя горка, Шольский... Я пытал мать: – А в «Синей горке» есть синяя горка? – Есть, – отвечала она, – там синей глины очень много... – А город Шольский почему так называется? – Не знаю. – А Кольцовка? – Там давным-давно крепость деревянная стояла вокруг домов кольцом. Вот станцию так и назвали... – А наш Чагудай? – А наш Чагудай... Да кто как говорит... Когда я пошел в школу, учитель истории с фамилией Пойгу объяснил, что Чагудай происходит от старинного промысла – собирательства чаги. Чага – это нарост такой на березе. Его еще древесным грибом называют. И есть у него, вроде бы, целебные свойства. Так вот, по словам учителя, люди издавна в наших березовых краях эту чагу собирали – много ее здесь. Собирали и несли в другие места, продавали. А покупатели так и спрашивали нашенских: – Чагу дай... Чагу дай... Так и получилось – Чагудай. Слова учителя Пойгу сильно были похожи на правду. Чагой и в самом деле многие старики в нашем поселке лечились. Бабка моя Настасья тоже чуть ли не каждый день крошила этот гриб, заваривала и пила его как чай. При этом не согласна была с учителем Пойгу: – И ни при чем тут чага вовсе. Чагудай, – тыкала рукой в сторону болота, – по-старому гиблое место значит. Сколько народу в топи этой пропало да сгинуло! И старых, и младых... Вот повелел же господь нам здесь уродиться... – крестилась она. И еще пугала меня, чтобы не ходил к воде: – Живет под болотом сам черт Чагудай. Как кто ему наверху понравится, так он его подкараулит и к себе волочет. А чтоб случайно не видал никто, тумана-пару вокруг напустит... С болота и правда чуть ли не каждый день поднимался туман. То утром, то вечером, а то и прямо среди бела дня. Иногда просто пожирал поселок – поднимался по улицам, вползал в дома через открытые окна и двери. Завидев поднимающийся с болота туман, я, напуганный бабкиными рассказами, со всех ног бежал домой и прятался – забирался под одеяло. И засыпал там. А снился мне тогда один и тот же сон. Будто играл я с другими ребятишками на берегу, но отстал от них на тропе в камышах. А из Чагудая как раз туман пополз. И вот, иду я, тороплюсь за дружками, ходу прибавляю, а все спин их не вижу. Замечаю только, что тропинка под ногами вроде совсем и не та. Понять не могу: никуда не сворачивал, знакомых кустов держался, но не те уже камыши вокруг. И кочки пошли хлипкие, ненадежные – того и гляди, вместе с тобой под воду уйдут. Понимаю я, что заблудился. Иду не туда совсем. И страх на меня напал. Слезы из глаз побежали. Полились. Размазываю их по щекам. И реву все громче и громче: – Отпусти меня, Чагудай, отпусти! А он только пузыри пускает, бухтит: – Бух-бух... Бух-бух... Как будто хохочет довольно. Что заманил меня, что получил добычу: – Бух-бух... Бух-бух... И не слышу уже больше ничего, кроме его бухчания. А туман меня со всех сторон окружает все плотнее и плотнее. Сейчас Чагудай спихнет с кочки и к себе в топь потащит. Заткнет рот склизкой, вонючей грязью и сожрет, как есть, целиком – костей не выплюнет. И только посмеется над мечущимися на берегу матерью и бабкой: – Бух-бух... Бух-бух... Вот уже и ноги мои совсем не идут, между кочками в трясине завязли, цепко держит, тащит меня к себе Чагудай: – Бух-бух... Бух-бух... И тогда я уже не реву, а кричу во весь голос: – Отпусти меня, Чагудай! Отпусти!.. Мама! Мама! И просыпаюсь от ее слов: – Ну что ты, сынок? Привиделось что? Ну, успокойся, я рядом... И я жался лбом к материной ладони. Чагудай отпускал меня. Слезы мои высыхали...
Притормаживаем. В купе заглянул первый проводник. Пожилой: – «Синяя горка». Стоянка – одна минута... Поезд снова тронулся. За окном сосны, сосны, сосны. Кустарник. Поля. Снова сосны. Березы. Поля. Березы. Березы... Поглядываю на часы. Поглядываю на часы. Поглядываю на часы: – Пора... Достал сумку. Уложил. Утрамбовал. Всего-то ничего... Позевывая, бредет молоденький проводник. Остановился напротив. Соображает, глядя то на меня, то на сумку. Наконец сообразил. Улыбнулся: – Рано собираетесь. До Кольцовки еще четыре часа. – Я через пятнадцать минут выхожу. Молоденький напрягся. Потом замотал головой: – Но до Кольцовки нет остановок. – Я знаю. Молоденький ничего не сказал и повернул обратно к служебному купе. Вскоре и я двинулся в ту же сторону, к выходу. Пожилой проводник пил чай и что-то объяснял молоденькому и, увидев меня, спросил: – Чагудайский? Я кивнул. И он кивнул. Минута в минуту поезд замедлил ход на повороте. Пожилой проводник молча открыл дверь. Насыпь. Полоска травы. Березы. Молоденький широко раскрытыми глазами глядел на меня. Я попрощался: – Счастливо. – Всего доброго. Швырнул за дверь сумку. Следом швырнул себя. Я не устоял на ногах, кубарем скатился с насыпи. Упал спиной в траву. И закрыл глаза. Сквозь ноздри прямо в мозг ударил пряный запах – кашка, ромашка, разнотравье-разноцвет, ягода с грибами, роса да березова слеза. В ушах – кузнечики и пичуги. И взбудораженная кровь вместе с уходящим за поворот поездом: – Тук-тук, тук-тук, тук-тук... Я приоткрыл глаза. Небо всматривалось в меня, узнавало. Березы тянули ко мне свои ветви. Узнали. На плечо села рыжая бабочка. – Ну, здравствуй, Чагудай. Я встал. Нашел сумку. Знакомую тропинку. Отсюда до поселка всего-то пятнадцать километров. Часа четыре шагать. За это время как раз только и доедешь поездом до Кольцовки. А там еще ждать автобуса. И дай бог, чтоб в нем хватило места. И потом еще два часа. По виляющей между холмами дороге. А здесь напрямик через березовый лес. Это только больные да старики возвращаются через Кольцовку. А так все чагудайцы, которые подъезжают с этой стороны, здесь спрыгивают. Торопятся домой. Я не тороплюсь. Это просто привычка. Прыгать на повороте. Возвращаться лесной тропинкой. И я шагаю, шагаю, шагаю. И он все ближе, и ближе, и ближе. Чагудай...
|
|
|
|
Отрывок из цикла рассказов «А у нас во дворе»
Днем во дворе нашей многоэтажки суетится разнокалиберная ребятня. Вечером появляются степенные мужики. Отмывшись, поев после работы, они спускаются к дощатому столу. Вынимают из кармана домино, а заодно и бутылочку. Рассаживаются на дощатых же скамьях, разбирают черные костяшки с белыми точками – режутся в «козла»: – «Три-четыре»… – «Четыре-шесть»... – «Три-пять»… – Дуплюсь два раза... – Проезжаю… – «Шесть-два»… – Рыба… И стучат костяшки, вскрикивают азартные мужики до самих сумерек, до тех пор, пока из окон не начнут выглядывать жены: – Вася, домой! – Петя! – Се-ме-о-о-н! Мужики задирают головы, морщатся, но подчиняются: – Ну что, перекурим еще и по домам? Домино укладывается в коробочку. Курящие закуривают. С минуту все молчат, смотрят на зажигающиеся звезды и огни в окнах квартир. Потом кто-нибудь тихонько скажет: – А вот у меня была одна история…
Думаете, от чего у меня шишка на лбу? Если, думаете, что жена чем-то заехала, то правильно думаете. Она. Только ударила-то она неправильно. Напротив моим лучшим чувствам. Я вчера, в такой-то день, решил проявить себя, поздравить ее по-человечески, чтобы ей приятно было. С утра купил открытку, красивую такую, в цветочек. В обед ее подписал: «Моя радость, ты одна утеха души моей. Молю о том времени, когда мы будем вместе». А в конце приписочку сделал: «Тайный почитатель». Размышляю себе так: возьмет моя открытку из почтового ящика, прочитает и, конечно, сразу на меня подумает. А на кого еще?! Обрадуется, как я ее люблю-обожаю. Прослезится. Поцелует. Сто граммов накапает. И настроение у меня от таких размышлений стало подходящее, праздничное. И у товарища моего по работе тоже настроение хорошее. И у него жена имеется. Вот мы и решили быстренько после смены ихний праздник отметить. Чуть-чуть. Перед домашним отмечанием. Купили одну. Потом еще. И еще, кажется. Ну, в общем, перебрали. Ну, с кем не бывает. Но все равно я до дома сам дошел. И про открытку не забыл. Бросил в ящик. Моя, конечно, меня отругала, что не мог до дома дотерпеть, набрался по дороге. Но я ни слова в ответ. Молчу, как Растрелли на допросе. Улыбаюсь только. Думаю: вот открытку она из ящика достанет и простит, и обнимет. Так и уснул. Просыпаюсь утром. Моей нет. В магазин, стало быть, ушла. Но слышу, ключ в замке ворочается. Возвращается, ага. Я встаю на встречу. Голова трещит. Но, думаю, она-то сейчас обрадованная, поцелует и амнистирует под чистую – поднесет для облегчения. Супруга входит, а у нее морда злая-злая, как у твой собаки. Посмотрела на меня, посмотрела, потом хвать швабру из угла и как даст мне по лбу: вот она, шишка. Я ее за руки: – Ты че, – говорю, – очумела? А она на кресло осела так, да давай причитать: – Ах, ты козел, старый, почитатель тайный… Ниче не понимаю: – Так тебе что, не понравилось? Она так и задрожала: – Так мне это еще и понравиться должно? Я и сел рядом с ней. Думаю, вообще, что ли, ничего в бабах не понимаю: – Обидел тебя, выходит? У нее слезы из глаз горным потоком льются, того и гляди, меня в коридор смоет: – Значит, решил с Танькой любовь закрутить? Мне совсем невдомек: – С какой такой Танькой? – С подругой моей, – говорит, – да ты не придуряйся. И не надейся. Она сама мне все рассказала… Но я же хоть и пьяный был вчера, а все помню. Не приставал я ни к кому. И уж тем более к соседке – лучшей подруге жены: – Объясни, – говорю. А она мне: – Нет, это ты мне объясни… Захожу я к Тане после магазина, а подруга моя шепотом мне так, чтобы муж не слышал: «Посмотри-ка». Открытку показывает красивую такую, в цветочек. Раскрывает ее, а там: «Моя радость, ты одна утеха души моей. Молю о том времени, когда мы будем вместе. Тайный почитатель». Ну, так я сразу твой почерк узнала, кобель ты драный. «Спасибо, – говорю, – Таня. Ты – настоящая подруга…» А мне-то хоть бы раз, гад, слова такие ласковые написал... Тут-то я и сообразил. Танькин почтовый ящик аккурат под нашим. – Так, значит, это я ей открытку в ящик опустил? Жена затряслась аж: – А кому ж еще? Я на нее честно так поглядел: – Да это я же тебе писал. Только, видать, спьяну ящики перепутал. Она, вот глупая, не верит: – Ты не перепутал. Это бес тебя попутал. На старости-то лет. Письма любовные писать вздумал. От родной жены к соседке намылился… И так ведь и не поверила. Вот и хожу я с неправильной шишкой. И можно сказать, с оскорбленной душой…
Да, бабы, они подраться любят. Моя тоже влепила мне после отпуска. Правда, по делу. Так получилось, что не вместе мы с ней поехали. Из-за работы не совпало, и сначала я отправился. Отдохнул, мама дорогая, лучше не придумаешь. Приехал добрый, довольный, красивый. Жена глядит и аж завидует: – Ой, и мне бы так скорей отдохнуть… Что ж, время подошло – отправил. Потом жду положенный срок. Ага, приезжает. И сразу, еще на вокзале заметил – нервная какая-то. Интересуюсь, конечно: – Плохо отдохнула? А она мне так, сквозь зубы: – Очень хорошо. Ну, хорошо, думаю, так хорошо. Может, в дороге не выспалась. Или голова там болит. Или зубы. Или еще чего. Но привез домой. Накрываем на стол, садимся. А она все молчит. И так, серьезно молчит. Потом хлеб берет. Масло на блюдечке подтягивает и спрашивает: – Тебе бутерброд намазать? – Ну, намажь, – я не против. Супруга нож берет и смотрит на него, смотрит. – Ты чего? – говорю. – Ничего, – опять мне сквозь зубы. Масло на хлеб кладет и размазывает, размазывает, размазывает. И раз – замерла: – А знаешь, мне в отпуске женщина одна историю интересную рассказала… – Ну-ну, – говорю, – поделись, раз интересную… Она снова на нож глянула и положила его на стол. Потом еще в сторону отодвинула. А бутерброд держит: – При фигуре такая женщина… Не успела, рассказывает, уехать, а вернулась, приехала на это место снова. Любовь у нее тут была, большая и красивая. Двадцать дней закаты и рассветы у озера с одним встречала. Такие он слова ей ласковые говорил. Такие ласки жаркие оказывал. Говорит, оторваться от него не могла, когда расставались. Ревела. И слезами выпросила у него на память тельняшку, в которой он с ней по закатам да по рассветам кочевал… И вот, от любви такой теперь она тельняшку эту каждую ночь на себя одевает, чтоб во сне он к ней снова являлся. Чтоб слова ласковые говорил. Ласки жаркие оказывал… И показывает она мне эту самую тельняшку. А она не новая, знаешь. Штопанная. На правом плече… Я так и замер, а жена – и в всхлип, и в визг: – Ты ж говорил, гад, что украли! И как даст мне в морду бутербродом. И еще, и еще. Сижу и не дергаюсь, ну, как полный истукан, в масле и крошках. А чего ей скажешь? Все ясно. Ездили-то мы разное время, но в один и тот же санаторий. И тельняшку полосатую, что я с собой всегда беру, супруга как раз за день до моего отпуска начисто постирала. Да заштопала на правом плече… Такие дела...
|
||||
Отрывок из цикла мини-историй «Побасенки о боге и черте»
1.
Играли раз бог с чертом в подкидного дурака на три щелчка. Проиграл бог. Черт смеется: – Готовь свой лоб! Вздохнул бог, а что делать: игра есть игра – зажмурился. Вдарил раз черт, у бога башка затрещала. И на землю тут опустилась великая мигрень. Вдарил черт два, у бога в глазах потемнело. А на земле – гигантские скачки артериального давления. Вдарил черт три, у бога так все вниз и опустилось. На земле – диарея поголовно...
2.
Пошли раз бог с чертом развеяться. В рай заглянули – хор великомучеников послушали, помолчали. Потом в ад – на дискотеку металлистов. И сказал бог, глядя на резвящуюся в кованых цепях блондинку: – Хорошая это штука – плюрализм... …
9.
Захотелось богу покурить – сил нет. Зыркает он по сторонам – нет ли черта рядом. Но нет, только добродетельные ангелы-прислужники. Маялся-маялся бог, не утерпел – спросил у одного из крылатых: – Нет ли у тебя, служивый, сигаретки с фильтром? Ангел решил было, что бог ему проверку устроил, и ответил, как положено по уставу: – Никак нет... И тогда подумал бог уже послать мальца какого вниз. Уселся на краю облака и стал место на земле выбирать, где табачок получше произрастает. А тут как раз и черт вернулся. Не спрашивая, достает рогатый из-за пазухи пачку: – Угощайся... Бог глянул на него недоверчиво: – Без подколов? – Без подколов, – успокоил черт. Вечерело. Люди укладывались на боковую. А в облаках мерцали два маленьких огонька... …
|
||||
|
||||
|
|
Купитькнигу «Чагудай» в интернет-магазине «ЛитРес» (полная версия), «Smashwords» (только повесть "Чагудай") |
|
|
|
||||
|
Купить, скачать, читать книги Александра Ермака |